Штильмарк Ф.Р. о создании заповедника «Центральносибирский».    

Одним из прямых последствий Всесоюзного совещания по биосферным резерватам в Пущино было решение Евгения Евгеньевича Сыроечковского о необходимости проектирования в Сибири огромного заповедника, который мог изначально иметь официальный биосферный статус. В его воображении рисовался особый «енисейский заповедный меридиан» вдоль главной реки Средней Сибири, на который, словно на гигантский вертел, нанизаны заповедные территории - от Тувы до Таймыра. К тому времени (начало 1982 г.) в реальности существовали «Саяно-Шушенский» заповедник, «Столбы» и «Таймырский». Проект «Азаса» в Туве ждал доработки, но в целом был реален. Перспективными планами намечалось проектирование «Путоранского» заповедника на Севере, но в центральной части Средней Сибири оставалась явная брешь - подлинное «белое пятно».

Первоначальный замысел Е.Е.С. был поистине грандиозен: будущий биосферный «Центральносибирский» заповедник ему виделся от бассейна реки Елогуй (левый приток Енисея) почти до Байкита на Подкаменной Тунгуске в Эвенкии. Протяженность его составляла бы около 500 км, а площадь - 4-5 млн. га. Я не мог себе представить это в реальности, но, зная упрямство и настойчивость Сыроечковского, в спор с ним не вступал. Готовясь к новому отъезду в Красноярский край, представлял себе не только будущие таежные маршруты, но и бесконечную череду очередных совещаний - в Красноярске, Туруханске, Байките, Туре...

Так оно все и было на самом деле. Снова часы ожиданий в приемной зампреда крайисполкома В.М.Буйновского, бурное заседание с участием сотрудников Института леса и древесины СО АН СССР, которые отнеслись наполеоновским планам моего шефа несколько скептически, но все-таки согласились нам помогать. Потом, вместе с очередным напарником – полевиком, Алексеем Ильичом Рыжиковым, преподавателем техникума из Темникова (Мордовская АССР), мы вылетели в аэропорт «Подкаменная Тунгуска» (поселок Бор). Как Рыжиков «вышел» на меня и Е. Е. С., о том долго рассказывать. Книгочей и книголюб, окончивший в Москве Институт геодезии и картографии, он каким-то особым чутьем уловил прорыв, образовавшийся в сфере устройства заповедных территорий и решил заняться этой тематикой, стал готовить кандидатскую диссертацию, приехал в Москву и был включен в наш Енисейский отряд. Крепко сбитый сильный мужик, он проявлял живой интерес к нашему предприятию и не боялся тайги, хотя экспедиционным опытом не обладал.

В Бору дождались мы Сыроечковского, и все вместе залетели сперва на его стационар в Мирное, где я впервые увидел мини-трактор, полученный шефом в Соединенных Штатах, еще в пору его директорства во ВНИИПрироде, и завезенный сюда, в енисейскую глушь. Встречал нас завхоз стационара Игорь Скарзов и последняя из здешних жительниц, тетя Шура, маленькая старушка в красном халатике, с умилением взиравшая на москвичей, ради которых она теперь здесь жила. Я не могу подробно рассказать про тот стационар, ибо пилоты, как всегда, спешили, а больше мне тут побывать не пришлось…

…Из Мирного вертолет взял курс на вершину реки Столбовой, которую нам с Алексеем Рыжиковым предстояло обследовать. Сама Столбовая - правый приток Подкаменной Тунгуски - сравнительно коротка, протяженностью не более ста километров, но три образующие ее верхние притока - Дулькума, Биробчана и Таймакит - более длинные. Короче других Дулькума, в ее истоках мы и решили высаживаться.

Пилоты нашли подходящую отмель, сели у самой речки. Мы выгрузили прежде всего резиновую лодку, затем палатку и другие вещи, убедившись, что ничего пока не потеряно и не забыто. Дивное это ощущение, когда остаешься один на один с дикой природой, слышишь только шум реки и пение птиц. Как обычно, начали с маршрутов по территории будущего заповедника. Затем день плыли - день ходили. Совершили дальний маршрут в сторону Средне-Сибирс­кого плоскогорья, поднялись на сравнительно невысокую сопку, разглядели с нее более возвышенную, на ней виднелась триангуляционная вышка.

Во время одной из наших стоянок на Дулькуме начался сильный дождь, который продолжался два дня. Река вздулась и задурила, когда же мы вновь поплыли, попали в такую быстрину, что едва не перевернулись и никак не могли потом прибиться к берегу. На Столбовой нас встречали на моторке «два Миши» - Михаил Жуков, сотрудник нашей лаборатории, и Михаил Тарковский, тот самый, что стал ныне довольно известным писателем, а в то время - один из работников стационара в Мирном. Мы продолжали обследования уже вчетвером, побывали на Биробчане и на притоке Столбовой Кулинне, по берегам которой попадалось очень много камней с отпечатками древних растений и животных. В итоге было решено включить в будущий заповедник весь бассейн Столбовой со всеми ее верхними и нижними притоками. В низовьях этой реки отлично ловились хариусы, а Миша Тарковский даже поймал таймешонка. Поднимались Подкаменной Тунгуской до Кузьмовки, где жило несколько семей русских староверов. Старики соблюдали старинные обычаи, но молодые даже в дни поста пили бражку, а при случае и от водки не отказывались. На своей резиновой лодке мы с Рыжиковым спустились Подкаменной Тунгуской до Суломая, полюбовавшись красотами прибрежных скал («суломайские столбы»), а оттуда вернулись в Бор попутным катером.

Мой Рыжиков подался домой (позднее он написал и диссертацию, и очерк о нашем с ним путешествии под лирическим  заголовком «Песнь бледном дрозда » для журнала «Вокруг света »), а мой путь лежал в Байкит, где нужно было не только провести совещание, но и оформить решение райисполкома об отводе бассейна Столбовой в состав  будущего заповедника. Пришлось уламывать деятелей из коопзверопромхоза, которые по весне ездили туда рыбалить, впрочем, привозили они соленую рыбу уже в таком виде, что она шла только на корм скоту. Директором Байкитского коопзверопромхоза на мое счастье был брат одного из знакомых мне сотрудников  красноярского Института леса, он поддержал меня. С победным решением летел я из Байкита в Туру, моим попутчиком оказался эвенк, работник окружного управления культуры Михаил Иннокентьевич Монго. Он приютил меня у себя дома, помог собрать совещание в окрисполкоме. Позднее, уже в годы перестройки, Монго был одним из депутатов Верховного Совета СССР, но вскоре, к сожалению, умер. В Туре положительное решение по заповеданию участка Эвенкии далось труднее, чем в Байките, но все же было оформлено. Записали отдельным пунктом предложение о необходимости особой охраны района падения Тунгусского метеорита за Ванаварой (спустя 13 лет там тоже возник заповедник).

На попутной самоходке я спустился Угрюм-рекой до Туруханска, и на этом первый этап проектирования закончился. Жил я там в здании Туруханской биостанции, принадлежавшей ЦНИЛ Главохоты РСФСР и созданной тоже усилиями Е.Е.Сыроечковского.

Трудным объектом оказался Центральносибирский заповедник, и тяжелая предстояла осень. Решено было посвятить обследованию верховий реки Елогуй. Летом наши «два Миши» проплыли по ней на резиновой лодке, со­ставили список птиц, на мою долю осталось описание охотничьей фауны.

Угодья в бассейне Елогуя принадлежали Верхнеимбатскому госпромхозу, одному из тех хозяйств Главохоты РСФСР, которые мы с тем же Е.Е.С. создали в 1963 г. Я бывал в поселке Келлог, где жили, как и в Суломае, пре­имущественно охотники-кеты. Они были хорошими следопытами и промыс­ловиками, но, по старому своему обычаю, добыв одного-двух соболей, либо десяток-другой белок, возвращались домой и отдыхали до тех пор, пока в доме не становилось совсем пусто. Это было воплощением таежного принципа «котел мера», то есть разумной бережливости, но начальство видело в том только проявление лености и предпочитало иметь дело с более расторопными русскими охотниками. Раньше местные кеты держали домашних оленей, осва­ивали на них все дальние угодья, но постепенно рогатых тружеников почти не осталось, и верховья Келлога оказались заброшенными. Тогда госпромхоз направил туда семейную бригаду Смирновых - отца с тремя сыновьями. Стар­ший - Николай Павлович Смирнов, раньше жил в Хакасии, где ловил медведей капканами своего изготовления, используя в этих целях автомобильные рес­соры. Их можно было насторожить только при помощи каких-то особых ры­чагов, для этого требовалась поистине медвежья сила. Зато вырваться из такого «механизма» никакой зверь не мог.

Смирновы поставили базовое зимовье в устье реки Тынеп, километрах в ста выше Келлога, жили в тайге почти круглый год. Соорудили несколько промежуточных избушек, охватив свой обширный участок капканными путиками. Места были богаты и пушными, и копытными зверями; дела у этой бригады шли в гору, отец и сыновья стали в промхозе передовиками.

Тамошний охотовед, Николай Волков, который в глубине души относился с большой опаской к созданию заповедника, но не высказывался против авто­ритета Е.Е.С, дал мне в Имбатском записку к старшему Смирнову. Предстояла заброска в тайгу, а у меня не было собаки. Уже в последний момент мне удалось взять «на прокат» в Имбатском черную собачонку по кличке Ара. Вертолет на базу Смирновых вел сам командир эскадрильи из Бора, бравый летчик Бахметьев. Это было 28 сентября, мы договорились, что он прилетит за мной сюда, на ту же смирновскую базу, 12 ноября. «Готовьтесь заранее, ждать не будем», - сказал он мне на прощание.

База оказалась пуста, все Смирновы были в тайге, готовились к сезону. На другой день вернулись сюда двое младших сыновей (третий тогда служил в армии), пришел к ним еще один местный охотник из семьи ссыльных немцев со странной фамилией «Мулява». Только позднее я узнал, что на самом деле это бывший Мюллер, он очень взволнованно рассказывал о медведях, донимавших его в зимовье, разоривших кладовку и даже лабаз.

Старший из братьев, Алексей Смирнов, повез меня на моторке вверх по Елогую в одну из промежуточных избушек, где находился его отец. Это оказался, действительно, очень рослый и сильный мужик, которого нельзя было на вид назвать стариком, несмотря на его солидный возраст. Алексей подался обратно, а мы с Николаем двинулись пешком вдоль Елогуя к самой дальней из их стоянок, располагавшейся уже в самых верховьях реки. Около зимовья там стоял снегоход «Буран», на котором мы должны были выбираться обратно. Смирнов обнаружил, что приходивший сюда молодой медведь повредил ма­шину, прогрыз топливный бак. Всю ночь он занимался ремонтом, страшно ругая при этом виновника («главное, медведь-то мелкий, кулаком зашибить можно, а смотри, как напакостил!»). Смирнов извлек откуда-то женский ка­проновый чулок, расплавил его на огне в баночке и намертво залил проку­санные места. Все было в ажуре.

И опять мы с Арой ходили с палаткой в дальние таежные маршруты, снова я жалел, что нету печки. Брезент пришлось использовать у костров только как навес, отражающий тепло. Смирнов в это время обходил свои «капканные кулемы», которые он устраивал очень капитально, закрывая сверху от снега и настораживая так, чтобы попавший соболь повисал на капканной цепи, такую добычу не повреждали ни птицы, ни мыши. Надо сказать, что капканы, конечно, очень жестокий способ ловли, они причиняют зверям немыслимые страдания. Сравнительно недавно использование «ногозахватывающих» кап­канов запрещено международными конвенциями, и это отражено в нашем законодательстве. Теперь должны применяться только такие капканы, которые сразу убивают животное (это считается проявлением гуманизма, в чем лично я не вполне уверен), но на самом деле все это в нашей стране осталось на уровне благих пожеланий.

Когда Смирнов уходил в обход, я шел отдыхать в его избушки. Не раз, конечно, мы ночевали и вместе, он все пытался понять, какая неволя загнала меня в тайгу (идею организации заповедника он вообще всерьез не принимал, считая это выдумкой). Не верил он и в то, что моя Ара не шла за соболем, хотя охотно искала не только белок, но даже бурундуков, выкапывая их из зимних гнезд.

Старый промысловик остался уверен, что я прячу от него свою добычу, на самом же деле прятать мне было нечего. Связку добытых беличьих шкурок я как-то повесил у зимовья не очень высоко, и окаянная собака изгрызла эти шкурки, оставив одни хвосты.

В начале ноября мы пустились в обратный путь к базовому зимовью. Где-то на полпути встретились с Алексеем, он добыл лося, была долгая стоянка, на которой мы втроем съедали вечером зараз почти полное ведерко вареного мяса... Тем временем лед на реке окреп, поехали снегоходом, делая остановки. По берегам держалось много боровой дичи, я не бил глухарей, их тяжело таскать, зато набрал мешок рябчиков и тетеревов, стреляя из тозовского ствола своей «Белки».

...Мы добрались до базовой избушки десятого ноября. Включив стоящую на столе «Спидолу», я услышал траурную музыку и узнал о смерти Брежнева. Со­впадение дня его похорон с назначенным мне сроком - 12 ноября - сразу насторожило (таежники очень мнительны, себя же считаю фаталистом и верю в судьбу). Смирнов сразу уехал, я приготовил вещи, стаскав их к вертолетной площадке на крутой берег Елогуя. Дурное предчувствие не обмануло - 12 ноября вертолет не прилетел, на другой день тоже. Четырнадцатого (это был понедельник) пошел сильный снег, ждать было нечего; я сидел в избе, ее оконце выходило на реку; на противоположном берегу тянулась полоса высоких остроконечных елей и разлапистых кедров. Вдруг из-за них быстро выскочил вертолет Ми-8, едва различимый в густом снегопаде. Прибежав к площадке, я присел под высоким берегом, чтобы не мешать посадке и прислушиваясь к рокоту мотора, который стал почему-то удаляться и вскоре стих. Сливай воду!

Можно бы отправиться в Келлог пешком, но у меня было слишком много казенного барахла - спальный мешок, палатка, все это на себе не унесешь и бросать нельзя. Рано или поздно меня хватятся и вытащат отсюда — так решил я, установив себе жесткий режим. На рассвете шел на лыжную пробежку, заодно осматривая поставленные капканы, затем сидел в ожидании, много писал, даже пробовал сочинять какие-то вирши, затем тетрадь кончилась, а читать было нечего. Сейчас мне даже не вспомнить те свои стишата, разве что отдельные строки:

Как извилист хмурый Елогуй!

Так и жизнь моя петляет круто...

Боже правый, силы мне даруй,

Чтоб скорей окончить все маршруты.

А зачем? Порой не знаю сам...

Чтобы был здесь заповедник новый?

Но к чему, кому он нужен там,

Где забыто заповедей слово?

Ежедневно пилил и колол дрова - большую поленницу выложил. …

… Невольно думалось о тех, кто живет в тайге постоянно, о староверах, навсегда уходящих от мира. Ведь, кроме Лыковых, такие отшельники живут в разных глухих уголках Сибири - и в Туве, и здесь, в бассейне Дубчеса и правых притоков Елогуя. Мы видели их потайные жилища при авиаучетах, мне рассказывал о них старший Смирнов. В общем, сюжетов для раздумий и воспоминаний хватало...

...Спустя три недели все-таки прилетел за мной на маленьком Ми-2 охотинспектор Прокопенко из Бора, вскоре я был в Москве.

Зимой был написан проект организации Центральносибирского биосферного заповедника именно в том виде, как его представлял себе Сыроечковский - от границы с Тюменской областью на западе (бассейн Елогуя) до Байкитского района Эвенкийского округа (бассейн Столбовой). Мои робкие попытки убедить шефа в том, что нет ни возможности, ни необходимости совмещать в одном заповеднике столь разные ландшафты как Западно-Сибирская низменность и Средне-Сибирское плоскогорье, ни к чему не привели - он видел в этом главное достоинство будущего резервата. Был и другой довод против Елогуя -в Ямало-Ненецком округе проектировался новый Верхне-Тазовский заповедник, который буквально граничил с нашим вариантом (проектировали его Б.П.Иващенко и А.М.Васин, заместитель директора по научной работе в заповеднике «Малая Сосьва»).

Проект Центральносибирского заповедника, над которым мы работали, все чаще казался мне утопическим. Но моего шефа ничуть не отпугивали ни протяженность, ни огромная площадь будущего резервата в центре Сибири, он требовал составить его штатное расписание, исходя именно из этих параметров. В апреле 1983 г. мы вместе с ним вылетели в Красноярск, провели там очередное рабочее совещание, затем довольно долго были в Туруханске, где тоже требовалось принять официальные решения.

В Бору арендовали самолет Ан-2, провели детальное обследование всей намеченной под заповедник территории, учитывали лосей, северных оленей и глухарей; зверья и дичи в этих краях было в те годы еще много. Видели по­тайные поселения староверов в глубине тайги, замаскированные зимовья, расположенные так, чтобы около них не смог приземлиться вертолет, - на полянах густо ставили стога сена с большими кольями.

В феврале 1984 года я участвовал в совещании в Новосибирске с большим докладом о проектировании заповедников и перспективах развития их сети в Сибири. В начале апреля мы с Е. Е. Сыроечковским представили проект Центрально-Сибирского биосферного заповедника в Красноярский Крайисполком, где он был принят, утвержден и отправлен в Совет Министров РСФСР.